Джорджо Вазари. Жизнеописание наиболее
знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. Leonardo da Vinci pitt. e scvltore fior.
Жизнь Леонардо да Винчи, живописца и скульптора флорентийского
Небесным произволением на человеческие
существа воочию проливаются величайшие дары,
зачастую естественным порядком, а порой и
сверхъестественным; тогда в одном существе дивно
соединяются красота, изящество и дарование, так
что к чему бы ни обратился подобный человек,
каждое его действие носит печать божественности,
и, оставляя позади себя всех прочих людей, он
обнаруживает то, что в нем действительно есть, то
есть дар Божий, а не достижения искусства
человеческого. Именно это и видели люди в
Леонардо да Винчи, в котором сверх телесной
красоты, не получившей сколько-нибудь
достаточной похвалы, была еще более чем
безграничная прелесть в любом поступке; а
дарование его было так велико, что в любых
трудных предметах, к которым обращалась его
пытливость, он легко и совершенно находил
решения; силы в нем было много, и соединялась она
с легкостью; его помыслы и поведение были всегда
царственны и великодушны, а слава его имени
разлилась так далеко, что не только у своего
времени было оно в чести, но еще более возросло в
потомстве, после его смерти.
И в самом деле, дивным и божественным был
Леонардо, сын Пьеро из Винчи ; и он достиг бы
великих итогов в науках и письменности, не будь
он таким многосторонним и непостоянным. Потому
что он принимался за изучение многих предметов,
но, приступив, затем бросал их. Так, например, в
математике за немногие месяцы, что он ею
занимался, он достиг таких успехов, что
непрерывными сомнениями и сложностями не раз
ставил в тупик учителя, у которого обучался . ин
уделил некоторое внимание и музыке, но вскоре
решил в совершенстве изучить лишь игру на лире,
как это и подобало человеку, наделенному от
природь возвышенным и изящным духом, причем он
божественно импровизировал песня.
Все же, несмотря на все эти разнообразные
увлечения, он никогда не бросал рисования и
лепки, ибо это были вещи, которые больше всего
другого привлекали его воображение. Приметив это
и приняв во внимание возвышенность его
характера, сер Пьеро, захватив с собой однажды
несколько рисунков, отнес их Андреа Верроккьо,
бывшему большим его приятелем, и убедительно
просил его сказать, достигнет ли Леонардо,
отдавшись рисованию, каких-либо успехов. Андреа
пришел в такое изумление, увидев, насколько
замечательны первые опыты Леонардо, что
посоветовал Пьеро дать ему возможность
посвятить себя этому. Тогда Пьеро принял решение
отдать Леонардо в мастерскую Андреа; Леонардо же
исполнил это с отменной охотой и стал
упражняться не только в одной этой области, но и
во всех тех, которые были связаны с рисованием.
Его божественный и дивный ум был таков, что
наряду с превосходнейшим знанием геометрии он в
то же время сделал опыты не только в скульптуре,
где он вылепил из глины несколько смеющихся
женских голов, которые позднее были отлиты из
гипса, равно как и детские головы, казавшиеся
вышедшими из рук зрелого художника, но и исполнил
ряд рисунков архитектурных, а именно чертежей и
изображений разных зданий, при этом опять-таки
именно он был первым, кто еще юнцом поставил
вопрос о том, как использовать реку Арно, чтобы
соединить каналом Пизу и Флоренцию. Он делал
рисунки мельниц, сукновальных машин и приборов,
которые можно было пускать в движение силой воды;
но так как главным своим занятием он избрал
живопись, то особенно трудился он над рисованием
натуры; а при случае занимался он также
изготовлением фигур из глины, покрывая их
мягкими, пропитанными гипсом тряпками и затем
терпеливо срисовывая их на куски тончайших
тканей из полотна или старого, бывшего в
употреблении, холста и обрабатывая их кончиком
кисти в черный и белый цвет, придавал им
изумительный вид; об этом свидетельствуют
несколько вышедших из-под его руки и имеющихся в
моей книге рисунков. Кроме того, рисовал он и на
бумаге с такой тщательностью и так прекрасно, что
не было еще никого, кто мог бы с ним сравняться в
тонкости: такова, например, принадлежащая мне и
исполненная в карандаше светотенью голова,
совершенно божественная. И так много дарования и
страшной силы его проявления, соединенных с
разумением и послушной памятью, было отпущено
Богом этому гению и так прекрасно умел он
передать рисунком от руки свои замыслы, что
побеждал доводами и смущал доказательствами
любое самонадеянное дарование.
Так он ежедневно делал модели и чертежи,
показывающие, как с легкостью сносить горы и
прорывать сквозь них туннели от одной долины к
другой и как при помощи рычагов, кранов и винтов
подымать и передвигать большие тяжести, а также
как осушать гавани и отводить трубами воду из
низин, ибо его мозг никогда не прекращал своих
выдумок. Много его рисунков, с подобными
замыслами и изобретениями, разбросаны среди
нашего искусства, и я сам видел их изрядное
количество. Точно так же потратил он время и на
то, чтобы изобразить сплетение канатов,
выполненное с таким расчетом, чтобы оно
непрерывно шло из конца в конец, образовывая и
заполняя целый круг. Это именно видим в
исполненном гравюрой сложнейшем и превосходном
рисунке, в середине которого стоят следующие
слова: «Leonardus Vinci Academia». Среди его моделей и
чертежей был один, при помощи которого он
неоднократно пытался доказать многим выдающимся
гражданам, правившим тогда Флоренцией,
возможность поднять флорентийский храм Сан
Джованни и подвести под него лестницы, не
разрушив его; и доказательства его были так
убедительны, что это казалось осуществимым, хотя
каждый после его ухода сознавал невыполнимость
такой затеи.
Он был так обаятелен, что влек к себе сердца
людей. И хотя он не обладал, можно сказать,
никаким достатком и мало работал, он все же
постоянно держал слугу и лошадей, любимых им
особенно сильно, больше, нежели всех других
животных, с которыми он обращался всегда с
величайшей любовью и терпеливостью; он проявлял
это также в том, что, проходя неоднократно по
местам, где торгуют птицами, он собственноручно
вынимал их из клеток, уплачивая продавцу цену,
которую тот назначал, и отпускал их, возвращая им
утраченную свободу. Природа настолько во всем
ублаготворяла его, что куда бы ни обращал он свою
мысль, свой разум и душу, он проявлял везде
столько божественности в действиях, что никто не
мог сравняться с совершенством его находчивости,
живости, доброты, любезности и обаятельности.
Обращает на себя внимание то обстоятельство,
что Леонардо, при его понимании искусства,
начинал много произведений, но никогда ни одного
не довел до конца, так как ему мнилось, что рукой
человеческой нельзя довести до художественного
совершенства вещи, которые он замыслил, ибо в
помыслах своих он ставил себе задачи такой
тонкости и необычайности, что руками, как бы они
ни были искусны, их разрешить нельзя. И таковы
были его причуды, что, занимаясь философией
явлений природы, он пытался распознать особые
свойства растений и настойчиво наблюдал за
круговращением неба, бегом луны и движением
солнца.
В юности своей, как было помянуто, он по решению
сера Пьеро совершенствовался в искусстве у
Андреа делла Верроккьо, который, выполняя заказ
на одну картину—«Иоанн, крестящий Христа»,
поручил Леонардо написать ангела, держащего
одеяния. И хотя тот был юнцом, однако выполнил
это так, что ангел Леонардо вышел много лучше,
нежели фигура Верроккьо. Это явилось причиной
того, что никогда больше Андреа не хотел
прикасаться к живописи, считая обидным, что у
мальчика больше мастерства, нежели у него.
Получил Леонардо заказ исполнить для портьеры,
которую должны были во Фландрии выткать золотом
и шелком для португальского короля, картон с
изображением грехопадения Адама и Евы в раю
земном; для этого Леонардо нарисовал кистью
приемом светотени с бликами света луг с
бесчисленными растениями и кое-какими животными;
и поистине можно сказать, что по тщательности и
правдоподобию ни один талант на свете не мог бы
сделать что-либо подобное. Там изображено
фиговое дерево, воспроизведенное со всеми
сокращениями листьев и рисунком ветвей так
любовно, что ум мутится при одной мысли, что у
человеческого существа может быть подобное
терпение. Там же изображена пальма, у которой
закругленности плодов проработаны с таким
великим и поразительным искусством, что только
терпение и гений одного Леонардо могли это
сделать. Произведение это, впрочем осуществлено
не было, а картон к нему, подаренный дядей
Леонардо, находится в благородном доме
великолепного Оттавиано Медичи.
Рассказывают, что когда сер Пьеро да Винчи был
как-то за городом, то пришел к ему некий поселянин
с добрососедской просьбой: взять с собой во
Флоренцию для росписи круглый щит, который он
собственноручно сделал из срубленного фигового
дерева. Тот охотно сделал это, так как поселянин
был большой мастер ловить птиц и удить рыбу, и сэр
Пьеро широко пользовался его умением. Поэтому он
отвез щит во Флоренцию и, не говоря Леонардо
ничего о том, кем это сделано, поручил ему покрыть
щит какой-либо живописью. Леонардо же, взяв как-то
раз этот щит в руки и увидя, что он крив, плохо
сработан и занозист, стал выправлять его на огне
и затем, отдав токарю, сделал его из
покоробленного и занозистого гладким и ровным.
Потом, облевкасив его и обработав на свой лад,
стал придумывать, что бы можно было нарисовать на
нем такое, что пугало бы любого приближающегося,
наподобие того впечатления, какое вызывает
голова Медузы. Для этого Леонардо в одну из
комнат, куда не заходил никто, кроме него,
натаскал хамелеонов, ящериц, сверчков, змей,
бабочек, саранчу, летучих мышей и других
странного вида подобного рода тварей, и из их
множества, разнообразно сопоставленного,
образовал некое чудище, чрезвычайно страшное и
жуткое, которое выдыхало яд и наполняло воздух
пламенем; при этом он заставил помянутое чудище
выползать из темной расселины скалы, брызжа ядом
из раскрытой пасти, огнем из глаз и дымом из
ноздрей до такой степени причудливо, что в самом
деле это имело вид чудовищной и ужасной вещи. Сам
же был так поглощен ее изготовлением, что, хотя в
комнате стоял совершенно невыносимый смрад от
издыхающих животных, Леонардо его не чувствовал
по великой своей любви к искусству. Покончив с
этой работой, о которой больше не спрашивал ни
крестьянин, ни отец, Леонардо сказал этому
последнему, что он может прислать за щитом, когда
захочет, так как поручение выполнено. И вот, когда
как-то утром сер Пьеро пошел за щитом в комнату и
постучался у двери, Леонардо, открыв ему,
попросил несколько обождать и, вернувшись в
комнату, поставил щит на мольберт по свету и
приспособил окно так, что оно давало заглушенное
освещение. После этого он впустил отца
посмотреть. Ничего не ожидавший сер Пьеро, при
первом же взгляде, сразу отшатнулся, не веря, что
это и был тот самый щит и что изображение, которое
он видит, есть живопись; когда же он попятился
назад, Леонардо удержал его, говоря: «Эта вещь
служит тому, ради чего она сделана; поэтому
возьмите ее ч отнесите, ибо таково действие,
которое следует ждать от произведений». Эта
работа показалась серу Пьеро более чем
удивительной, и он с великой похвалой отозвался о
занятных словах Леонардо; потом, купив
потихоньку у торговца Другой щит, на котором было
изображено сердце, пронзенное стрелой, он отдал
его поселянину, оставшемуся ему благодарным на
всю жизнь. Затем сер Пьеро тайно продал работу
Леонардо каким-то купцам во Флоренцию за сто
дукатов, а спустя короткое время она попала в
руки герцога Миланского, которому эти купцы
продали ее за триста дукатов.
Далее Леонардо сделал изображение Мадонны,
принадлежавшее впоследст вии папе Клименту VII,
превосходное по качеству, причем среди разного
рода изображенных предметов он написал
наполненный водой графин с несколькими цветами в
нем, изобразив, не говоря уже о чудесном
правдоподобии, так отпотевание воды на
поверхности, что она казалась живее живого. Для
Антонио Сеньи закадычного своего друга,
нарисовал он на листе Нептуна, и рисунок был
сделан с такой тщательностью, что изображение
казалось совсем живым ". Там было нарисовано
взбаламученное море, колесница, влекомая
морскими конями, вместе с разными чудовищами,
дельфинами и ветрами, и несколько прелестнейших
голов морских божеств; этот рисунок был поднесен
сыном Сеньи, Фабио, мессеру Джованни Гадди при
нижеследующей эпиграмме:
Pinxit Virgilius .Meptunwn, pinxit Homerus
Dwn maris undisoni der vadaflectit equos
Mente quidem votes ilium conspexit uterque
Vincius est oculis; jureque vincit eas.
Дал нам Нептуна Гомер, дал его нам. и
Вергилий:
Как по ревущим волнам гонит он коней своих?
Только и тот и другой его дали для помыслов
наших,
Винчи же дал для очей,—этим он тех превзошел.
Взбрело ему на мысль написать масляными
красками голову Медузы с клуб ком змей вместо
прядей волос—самая странная и причудливая
выдумка, какую только можно себе представить. Но
так как подобное произведение требует времени,
то оно осталось, как это было почти со всеми его
вещами, незаконченным. Оно находится среди
других превосходных вещей во дворце герцога
Козимо вместе с полуфигурой ангела, поднимающего
к небу руку, изображенную в постепенно
приближающемся сокращении от плеча к локтю, а
другую—прижатой ладонью к груди. Достойно
изумления, что этот гений, стремясь придать своим
произведениям наибольшую выпуклость, применял
преимущественно темные тени, чтобы получить еще
более темные фоны, и изыскивал такую черную
краску, которая была бы еще темнее, нежели
остальные черные цвета, для того, чтобы светлые
краски при таком сопоставлении казались бы еще
более светящимися; в конце концов при этом
способе он дошел до такой черноты, что в его
работах не осталось ничего светлого, и они имели
скорее вид произведении, изображающих ночь,
нежели тонкости дневного освещения, а между тем
все это явилось итогом поисков наибольшей
выпуклости и стремления к пределу
художественного совершенства. Он испытывал
такое удовлетворение при виде какого-нибудь
человека со странной головой, или запущенной
бородой, или волосами, что мог целый день бродить
следом за такой понравившейся ему фигурой; при
этом он так запечатлевал ее в своей памяти, что,
придя домой, зарисовывал ее, как если бы она
сейчас перед ним стояла. Таков у него ряд голов
мужских и женских; и у меня самого в не раз уже
помянутом моем собрании рисунков есть подобного
рода вещи, сделанные им собственноручно пером.
Таково же изображение Америго Веспуччи,
представляющее голову прекраснейшего старца,
нарисованную углем, а равно голова цыганского
атамана Скарамучча, попавшая впоследствии к
мессеру Донато Вальдамбрини из Ареццо, канонику
в Сан Лоренцо, и полученная им от Джамбуллари.
Начал он также на дереве «Поклонение волхвов», в
котором есть много превосходного и в особенности
головы; оно находилось в доме Америго Бенчи, что
против лоджии дома Перуц-ци, но осталось столь же
незаконченным, как и другие его произведения.
Случилось, что, когда умер Джован Галеаццо
герцог Миланский и в герцогский сан был в 1494 году
возведен Лодовико Сфорца, Леонардо был с
большим почетом отправлен в Милан к герцогу,
который очень любил игру на лире и которому он
должен был играть. Леонардо взял с собой тот
инструмент, который смастерил собственноручно
большей частью из серебра в виде лошадиной
головы,—вещь странную и новую, обладающую
гармонией большой силы и величайшей звучностью;
этим он одержал верх над всеми музыкантами,
сошедшимися туда для игры на лире. Сверх того, он
был лучшим импровизатором стихов своего времени.
Узнав о столь удивительных дарованиях Леонардо,
герцог до такой степени пленился его
достоинствами, что прямо-таки невероятно,
поэтому он обратился к нему с просьбой .написать
алтарный образ «Рождества Христова», который
герцог послал императору. Точно так же выполнил
он в Милане у братьев доминиканцев в Санта Мария
дслла Грацие «Тайную вечерю»—вещь
превосходнейшую и изумительнейшую; он придал
головам апостолов такую величавость и красоту,
что был вынужден оставить голову Христа
незаконченной, ибо не чувствовал в себе сил
изобразить ту небесную божественность, какая
подобает образу Христа. Так и осталось это
произведение в подобном виде, но миланцы
относились к нему всегда с величайшим почтением,
равно как и иноземцы, ибо Леонардо удалось
выразить задуманное и показать то смущение,
которое овладело апостолами, желающими знать,
кто предал их господина. Потому-то и видны на их
лицах любовь, страх и негодование или же скорбь
из-за невозможности постичь мысли Христа. Это
вызывает не меньшее удивление, нежели, с другой
стороны, проявление непреклонности, ненависти и
предательства в Иуде. Наконец, любая малейшая
часть произведения обнаруживает невероятную
тщательность вплоть до того, что даже в скатерти
ткань передана так, что и в настоящем полотне она
не яснее.
Рассказывают, что приор монастыря очень
настойчиво требовал от Леонардо, чтобы он кончил
свое произведение, ибо ему казалось странным
видеть, что Леонардо целые полдня стоит
погруженный в размышления, между тем как ему
хотелось, чтобы Леонардо не выпускал кисти из
рук, наподобие того, как работают в саду. Не
ограничиваясь этим, он стал настаивать перед
герцогом и так донимать его, что тот принужден
был послать за Леонардо и в вежливой форме
просить его взяться за работу, всячески давая
понять, что все это он делает по настоянию приора.
Леонардо, знавший, насколько остер и
многосторонен ум герцога, пожелал (чего ни разу
не сделал он по отношению приора) обстоятельно
побеседовать с герцогом об этом предмете: он
Долго говорил с ним об искусстве и разъяснил ему,
что возвышенные дарования достигают тем больших
результатов, чем меньше работают, ища своим умом
изобретений и создавая те совершенные идеи,
которые затем выражают и воплощают руки,
направляемые этими достижениями разума. К этому
он прибавил, что написать ему осталось еще две
головы: голову Христа, образец которой он не
хочет искать на земле, и в то же время мысли его не
так возвышенны, чтобы он мог своим воображением
создать образ той красоты и небесной прелести,
какая должна быть свойственна воплотившемуся
Божеству; недостает также и головы Иуды, которая
также вызывает его на размышления, ибо он не в
силах выдумать форму, которая выразила бы черты
того, кто после стольких полученных им
благодеяний все же нашел в себе достаточно
жестокости, чтобы предать своего господина и
создателя мира; эту голову он хотел бы еще
поискать; но, в конце концов, ежели не найдет
ничего лучшего, он готов использовать голову
этого самого приора, столь назойливого и
нескромного. Это весьма рассмешило герцога,
сказавшего ему, что он тысячекратно прав.
Таким-то образом бедный приор, смущенный,
продолжал понукать работу в саду, но оставил в
покое Леонардо, который хорошо кончил голову
Иуды, кажущуюся истинным воплощением
предательства и бесчеловечности. Голова же
Христа осталась, как было сказано, незаконченной.
Благородство этой картины как в отношении
композиции, так и в отношении несравненной
тщательности ее отделки вызвало у французского
короля желание перевезти ее в свое королевство.
С этой целью он всячески старался найти
архитекторов, которые сумели бы скрепить ее
деревянными планками и железом так, чтобы ее
можно было в сохранности перевезти, невзирая на
то, каких расходов это потребует,—до такой
степени он желал ее иметь. Но то обстоятельство,
что она была сделана на стене, не позволило его
величеству осуществить свое желание, и картина
осталась у миланцев. В той же трапезной, работая
над «Вечерей», он изобразил на исполненном в
старой манере «Распятии» портрет упомянутого
Лодовико с первенцем его—Массимилиано, а с
другого краю—герцогиню Беатриче со вторым сыном
Франческо—оба они стали впоследствии герцогами
Миланскими— и нарисовал он их божественным
образом.
Пока занимался этим произведением, он
предложил герцогу сделать бронзового коня
необычайной величины, чтобы увековечить память
герцога Франческо, и начал его в таких огромных
размерах и повел дело так, что не смог никогда
довести его до конца. Кое-кто высказывал мнение
(ибо часто и обычно суждения людей исполнены
хитрой зависти), что Леонардо тут, как и в других
своих работах, нарочно начал так, чтобы не
кончить; ибо при столь громадной »сличине должны
были возникнуть неодолимые трудности в отливке
из одного куска; в этом отношении можно поверить,
что у многих действительно сложилось Подобное
мнение, ибо многие из его произведений не
доведены до конца. На самом же деле следует иметь
в виду, что его
душа, ставившая себе слишком большие цели,
наталкивалась на препятствия и что причиной тому
являлось его стремление искать в совершенстве
еще большего совершенства и в качественности еще
большей качественности; таким образом творению
мешало желание, как говорит наш Петрарка. И
действительно, те, кто видел сделанную Леонардо
из глины модель огромных размеров, говорят, что
никогда еще не видели они произведения более
прекрасного и более могущественного. Модель
существовала до той поры, когда Милан заняли
французы, предводительствуемые Людовиком,
королем Франции, и разрушили ее. Точно так же
погибла и небольшая модель из воска, которая
почиталась совершенством, равно как книга по
анатомии лошади, написанная им для своих
занятий. Позднее он приступил, но с еще большим
усердием, к анатомии человека, при помощи и
содействии в этом деле Маркантонио делла Торро,
превосходного философа, I который читал тогда
лекции в Павии и писал о данном предмете. Он,
насколько я слышал, был одним из первых, кто стал
освещать положения медицины учением 1алена и
озарил истинным светом анатомию. И в этом
отношении он чудесно использовал гений, труд и
руку Леонардо, составившего книгу с рисунками
сангиной и чертежами пером, в которых он
собственноручно с величайшей тщательностью дал
в перспективных сокращениях и изображениях все
костные части, а к ним присоединил потом по
порядку все нервы и покрыл их мускулами:
первые—скрепленные с костями, вторые—служащие
опорными точками, третьи—управляющие
движениями. И над каждой частью он написал
неразборчивым почерком буквы, сделанные левой
рукой в обратном виде таким образом, что тот, у
кого нет навыка, не сможет их разобрать, ибо
прочесть их можно только при помощи зеркала.
Большая часть этих рукописей об анатомии
человека находится в руках мессера Франческо да
Мельцо, миланского дворянина, который во
времена Леонардо был прекраснейшим отроком,
очень им любимым, так же как ныне он—прекрасный,
благородный старец, дорожащий этими бумагами и
хранящий их как реликвию вместе с портретом
божественной памяти Леонардо; тому, кто читает
означенные рукописи, кажется немыслимым, чтобы
этот божественный дух так прекрасно рассуждал об
искусстве и о мускулах, нервах и сосудах, причем
обо всем этом с такой обстоятельностью. Точно так
же некоторые рукописи Леонардо находятся в
руках... миланского живописца, все написанные
почерком справа налево и являющиеся
рассуждениями о живописи и способах рисовать и
писать красками. Помянутый живописец недавно
приезжал во Флоренцию повидаться со мной, желая
напечатать этот труд, и повез рукописи в Рим для
осуществления издания. Что, однако, из этого
получилось, мне неведомо.
Возвращаясь к произведениям Леонардо, скажу,
что в это время прибыл в Милан французский
король. В связи с этим дано было Леонардо
поручение изготовить какую-нибудь диковинную
вещь, и он соорудил льва, который мог делать
несколько шагов, после чего у него раскрывалась
грудь и являла внутренность, наполненную
лилиями. В Милане же принял он на воспитание
миланца Салаи, отличавшегося величайшей
привлекательностью и красотой и обладавшего
прекрасными кудрями, пышными и вьющимися,
которыми Леонардо всегда любовался. Он обучил
его многим областям искусства, причем некоторые
произведения, которые слывут в Милане работами
Салаи, были исправлены Леонардо.
Вернувшись во Флоренцию, он узнал, что монахи
сервиты поручили Филиппино изготовить большой
алтарный образ для церкви Нунциаты; в связи с
этим Леонардо довел до их сведения, что он сам
охотно выполнил бы подобную работу. Когда
Филиппино узнал об этом, то как человек
обязательный он отказался от заказа; тогда
монахи решили, чтобы за эту живопись принялся
Леонардо, и дали ему у себя помещение,
предоставив содержание как ему самому, так и всей
его семье35. Это продолжалось много времени,
однако к работе он так и не приступил. Наконец
сделал он картон с изображением Мадонны, св. Анны
и Христа36, который не только поверг в изумление
всех художников, но, будучи окончен, привлекал в
течение двух ночей в комнату на осмотр мужчин и
женщин, молодых и стариков, словно на какое-то
торжественное празднество. Это было вызвано
желанием взглянуть на чудеса Леонардо, которые
совершенно ошеломили весь этот народ. В лике
Мадонны было явлено все то простое и прекрасное,
что может дать прелесть простоте и красоте
Богоматери; ибо Леонардо хотел показать ту
скромность и то смирение, которыми полна
девственница, исполненная радости при виде
красоты сына своего, которого она с нежностью
держит на коленях, в то время как пречистый
взгляд замечает маленького св. Иоанна,
приближающегося, играя с ягненком, к св. Анне,
которая в веселии глядит, как ее земное потомство
стало небесным,—замысел, поистине достойный ума
и гения Леонардо; картон этот, как будет сказано
ниже, был отправлен позднее во Францию. Сделал
Леонардо и портрет Джиневры, супруги Америго
Бенчи,—прекраснейшую вещь; работу же у монахов
он прекратил, и они передали ее снова Филиппино,
который, однако, не успел ее закончить,
застигнутый смертью. Взялся Леонардо выполнить
для Франческо дель Джоконде портрет моны Лизы,
жены его, и, потрудившись над ним четыре года,
оставил его недовершенным. Это произведение
находится ныне у французского короля в
Фонтенбло. Это изображение всякому, кто хотел бы
видеть, до какой степени искусство может
подражать природе, дает возможность постичь это
наилегчайшим образом, ибо в этом произведении
воспроизведены все мельчайшие подробности,
какие только может передать тонкость живописи.
Поэтому глаза имеют тот блеск и ту влажность,
какие обычно видны у живого человека, а вокруг
них переданы все те красноватые отсветы и
волоски, которые поддаются изображению лишь при
йеличайшей тонкости мастерства. Ресницы,
сделанные наподобие того, как действительно
растут на теле волосы, где гуще, а где реже, и
расположенные соответственно порам кожи, не
могли бы быть изображены с большей
естественностью. Нос со своими прелестными
отверстиями, розоватыми и нежными, кажется живым.
гот, слегка приоткрытый, с краями, соединенными
алостью губ, с телесностью гвоего вида, кажется
не красками, а настоящей плотью. В углублении шеи
при внимательном взгляде можно видеть биение
пульса. И поистине можно сказать, что это
произведение было написано так, что повергает в
смятение и страх любого самонадеянного
художника, кто бы он ни был. Между прочим Леонардо
прибег к следующему приему: так как мона Лиза
была очень красива, то во время писания портрета
он держал людей, которые играли на лире или пели,
и тут постоянно были шуты, поддерживавшие в ней
веселость и удалявшие меланхолию, которую обычно
сообщает живопись выполняемым портретам. У
Леонардо же в этом произведении улыбка дана
столь приятной, что кажется, будто ты созерцаешь
скорее божественное, нежели человеческое
существо; самый же портрет почитается
произведением необычайным, ибо и сама жизнь не
могла бы быть иною.
Благодаря совершенству произведений этого
божественного мастера слава его возросла до
такой степени, что все, кто ценил искусство, и
даже весь город, пожелали, чтобы он оставил
память о себе, и поэтому рассудили заказать ему
какое-либо выдающееся и большое произведение,
дабы украсить им публичное место и почтить его
тем изяществом, гением и вкусом, какие столь
проявляют себя в вещах Леонардо. Гонфалоньер и
знатные граждане были заняты окончанием новой
стройки большой залы Совета, архитектура которой
была установлена соответственно замыслу и плану
его самого, Джулиано да Сан Галло, Симоне
Поллайоло, по прозванию Кронака, Микеланджело
Буонарроти и Баччо д'Аньоло (как о том будет
подробнее сообщено в своем месте); и когда это с
большой быстротой было приведено к концу, то
общественным декретом было постановлено, что
Леонардо поручается написать какую-либо
прекрасную вещь; в соответствии с этим Пьеро
Содерини, бывший тогда гонфалоньером правосудия,
предоставил ему названную залу. Для выполнения
этого поручения Леонардо начал в зале папы, в
Санта Мария Новелла, картон с историей Никколо
Пиччинино, военачальника герцога Миланского
Филиппе, где он изобразил группу всадников,
бьющихся из-за знамени,—вещь, признанную
превосходнейшей и в высокой степени мастерской
из-за удивительнейших замыслов, которые он
применил при изображении этого смятения. Ибо в
нем выражены ярость, ненависть и мстительность у
людей столь же сильно, как у коней; в частности
две лошади, переплетясь передними ногами, бьются
зубами так, как бьются из-за знамени сидящие на
них всадники; при этом один из солдат, стиснув
знамя руками и налегши плечами, понукает лошадь к
галопу и, обернувшись лицом назад, прижимает к
себе древко знамени, чтобы силой вырвать его из
рук остальных четырех; а из тех—двое защищают
его, ухвативши одной рукой, а другой, подняв меч и
пытаясь перерубить древко, причем один старый
солдат, в красном берете, вопя, вцепился одной
рукой в древко, а другой, замахнувшись кривой
саблей, наносит крепко удар, чтобы перерубить
руки тем обоим, которые, скрежеща зубами,
пытаются горделивым движением защитить свое
знамя. А на земле, между ногами коней, две взятые в
ракурсе фигуры бьются между собой, причем один
лежит плашмя, а другой солдат, над ним, подняв как
можно выше Руку, заносит с величайшей силой над
его горлом кинжал, тогда как лежащий, отбиваясь
ногами и руками, делает все возможное, чтобы
избежать смерти. Нельзя передать, какими
разнообразными нарисовал Леонардо одежды
солдат, равно как их шлемы и другие украшения,
не говоря уже о невероятном мастерстве какое он
обнаружил в формах начертания лошадей, крепость
мускулов которых и красоту стати Леонардо умел
передавал лучше, нежели кто-либо. Рассказывают,
что для выполнения этого картона он построил
искусственное сооружение, которое, сжимаясь,
поднимало его, а расширяясь, спускало. Задумав
писать по стене масляными красками, составил он
для подготовки стены смесь однако такого грубого
состава, что когда он принялся за живопись в
упомянутом зале, то стала она отсыревать, и
вскоре он прекратил работу, видя, что она
портится.
Леонардо обладал возвышенной душой и в каждом
своем поступке был отменно благороден.
Рассказывают, что когда он пришел как-то в
казначейство за месячным содержанием,
получаемым от Пьеро Содерини, то казначей хотел
выдать ему несколько свертков с подушками: он,
однако, не пожелал принять их, заявив: я не
копеечный художник. Когда его обвинили в
нарушении условий и Пьеро Содерини выразил
неудовольствие, Леонардо с помощью друзей своих
сделал так, что собрал деньги и отнес их для
возвращения. Однако Пьеро не захотел принять их.
При восшествии папы Льва он отправился в Рим с
герцогом Джулиано Медичи, питавшим большое
пристрастие к делам философии и особенно к
алхимии. Там, изготовив особенную восковую массу,
он делал из нее, во время прогулок, тончайших,
наполненных воздухом животных, которых он
заставлял, надувая, взлетать наверх; когда же
воздух выходил из них, они падали на землю. Одной
ящерице чрезвычайно странного вида, найденной
садовником Бельведера, он нацепил крылья,
сделанные из кожи, содранной им с других ящериц,
наполненные ртутью и трепетавшие, когда ящерицы
двигались; кроме того, он приделал ей глаза, рога
и бороду, приручил ее и держал в коробке; все
друзья, которым он ее показывал, от страха
пускались наутек. Часто приказывал он очищать от
жира и пищи кишки крутенца и доводил их до такой
тонкости, что их можно было уместить на ладони. А
в другой комнате он поставил кузнечный мех, к
которому прикрепил один конец помянутых кишок и
надувал их до такой степени, что наполнял всю
комнату, а она была огромная, так что тот, кто в
ней находился, вынужден был забиваться в угол.
Тем самым показывал он, что прозрачные и
наполненные воздухом кишки, занимавшие вначале
мало места, в конце концов стали занимать много, и
сравнивал это с людским дарованием. Он
осуществлял бесконечное количество такого рода
измышлений и делал опыты с зеркалами и применял
причудливейшие способы, изготовляя масляные
краски для живописи и лаки для сохранения
сделанных произведений. В это время сделал он
мессеру Бальдассари Турини из Пеший, управителю
папской канцелярии, небольшую картину,
изображающую Мадонну с младенцем на руках,
исполненную с бесконечной тщательностью и
искусством. Однако по вине ля того, кто ее
загрунтовал, или из-за собственных его
сложнейших смесей, грунтов и лаков, эта картина
весьма ныне попорчена. На другой небольшой
картине написал он ребенка поразительной
красоты и изящества. Оба эти произведения ныне
находятся в Пеший, у мессера Джулио Турини44.
Рассказывают, что, получив однажды заказ от папы,
он принялся тотчас же растирать масла и травы для
лака. По этому поводу папой Львом было сказано:
«Увы, никогда ничего не сделает тот, кто начинает
думать о конце работы, еще не начав ее»,.
Существовала величайшая распря между ним и
Микеланджело Буонарроти; из-за этой ревности
Микеланджело с соизволения герцога Джулиано
покинул Флоренцию, призванный папой для работы
над фасадом Сан Лоренцо. Леонардо же, узнав об
этом, уехал тоже и направился во Францию, где
король, обладавший несколькими его
произведениями, выказал ему много благоволения и
пожелал, чтобы он покрыл красками картон со св.
Анной, но он по своему обыкновению долгое время
отделывался словами. Под конец он состарился и
много месяцев пролежал больным. И вот, узрев себя
близким к смерти, принялся он прилежно изучать
установления католичества и нашей благой и
святой христианской веры и затем с обильными
слезами исповедался и покаялся и, хоть не в силах
был стоять на ногах, все же, поддерживаемый под
руки друзьями и челядью, пожелал принять святое
причастие вне постели. В это время прибыл король,
который имел обыкновение часто и милостиво его
навещать; из почтения к королю он, выпрямившись,
сел на постели и стал рассказывать о своей
болезни и о ее течении и при этом высказал, что он
много согрешил против Бога и людей тем, что
работал в искусстве не так, как подобало. Тут
приключился с ним припадок, провозвестник
смерти. Тогда король, поднявшись, взял его голову
в свои руки, чтобы помочь ему и выказать свое
благоволение и облегчить ему страдания; и его
божественнейшая душа, сознавая, что большей
чести удостоиться она не может, отлетела в
объятиях помянутого короля на семьдесят пятом
году его жизни.
Кончина Леонардо опечалила свыше меры всех, кто
его знал, ибо никогда еще не бывало человека,
который бы воздал такую честь живописи.
Блистательностью своей наружности, являвшей
высшую красоту, он возвращал ясность каждой
опечаленной душе, а словами своими он мог
заставить любое упрямство сказать «да» или
«нет». Своей силой он смирял любую неистовую
ярость, и правой рукой гнул он стенное железное
кольцо или подкову, как свинец. С равной
доброжелательностью принимал он и выказывал
внимание любому другу, будь тот богат или беден,
лишь бы обладал он дарованием и доблестью. Он
украшал и возвышал каждым своим действием любое
смиренное и убогое жилище. Потому-то для
Флоренции было поистине величайшим даром
рождение Леонардо и бесконечной потерей—его
смерть.
В искусстве живописи он сообщил технике
масляных красок некоторую глубину, что позволило
современным художникам давать большую силу и
рельефность своим фигурам. А в скульптуре создал
он образцы в трех бронзовых фигурах, которые
находятся над северными вратами Сан Лоренцо, и
хотя выполнены Джован Франческо Рустичи, однако
сделаны по замыслам Леонардо; по своим
очертаниям и совершенству мастерства они
являются наилучшим литьем, какое только видано
было по сей день. Леонардо оставил нам анатомию
лошади и еще более совершенную анатомию
человека. Потому-то это столь щедрое и
божественное его дарование, несмотря даже на то
что на словах он сделал много больше, чем на деле,
не дает никогда угаснуть его имени и его славе.
Вот почему и сказано было мессером Джован
Баттиста Строцци в его честь следующее:
Так сам-один сей может побеждать Всех
прочих—Фидия и Апеллеса И им вослед явившуюся
рать.
Учеником Леонардо был Джованантонио
Больтраффио из Милана, человек очень живой и
смышленый, который в 1500 году написал в церкви
Милосердия возле Болоньи с величайшей
тщательностью масляными красками на дереве
Мадонну с младенцем на руках, св. Иоанном
Крестителем, обнаженным св. Себастьяном и
коленопреклоненным заказчиком, писанным с
натуры,—произведение поистине прекрасное. На
нем-то и написал он свое имя и то, что он был
учеником Леонардо. Сделал он и другие вещи как в
Милане, так и в иных местах-однако здесь
достаточно упомянуть ту вышеназванную,
являющуюся наилучшей. Таким же учеником был и
Марко Джони, который в Санта Мария делла Паче
написал «Успение Богоматери» и «Брак в Кане
Галилейской».
